Вооруженное восстание, открытое выступление народных масс с оружием в руках, с целью низвергнуть старую власть и поставить на ее место новое, революционное правительство.
Вооруженное восстание.
Бывают, например, случаи, когда против правительства обращается его собственная вооруженная сила под командой своего обычного начальства,—что какой-нибудь генерал или группа генералов и офицеров пользуются находящимися под их командой солдатами, чтобы низвергнуть то или другое министерство, того или другого монарха или президента, при чем существо власти, ее классовый характер нисколько не меняются.
Такие выступления бывали особенно часты в странах испанского языка, почему и носят в истории испанское название «пронунциамиенто». Хотя тут очень часто, почти всегда, и пускается вход оружие, происходят бои, однако, это не есть вооруженное восстание, поскольку здесь нет охваченных революционным возбуждением народных масс, и дерущиеся действуют, подчиняясь обычной, традиционной воинской дисциплине или своей привязанности к тому или другому популярному вождю и т . д. Только, когда солдаты сливаются с революционной массой и действуют во имя революционных лозунгов, а не по приказу начальства, мы имеем участие армии в Вооруженном восстание.
С другой стороны, не является Вооруженное восстание и выступление небольших групп заговорщиков, хотя бы и с оружием в руках и во имя революционной цели (например, террор народовольцев или эсеров). Если «пронунциамиенто» не есть Вооруженное восстание, потому что в нем нет революционной в настоящем смысле этого слова цели, террор не есть Вооруженное восстание, поскольку в нем нет масс. Для нее характерны оба эти признака—наличность революционного движения и участие в нем широких масс, настроенных непримиримо враждебно к старой власти и не желающих итти с нею ни на какие компромиссы. Вооруженное восстание —это поединок на смерть между восставшим народом и сделавшимся для него невыносимым правительством.
Отсюда Вооруженное восстание может служить и испытанием—действительно ли революционное движение охватило широкие массы и действительно ли эти массы настроены совершенно непримиримо но отношению к существующему строю. Решить это может только опыт: вот почему все непримиримо революционные, несоглашательские партии всегда звали к восстанию, партии же соглашательские, стремившиеся не к низвержению, а к компромиссу со старой властью, довольствовавшиеся более или менее значительными с ее стороны уступками, всегда были против него, пытаясь ему помешать, и пользовались каждой неудачей его, чтобы дискредитировать самую идею. Отношением к вооруженному восстанию можно поэтому мерить степень революционной последовательности и революционной искренности выступающих от имени революции партий.
Вооруженные восстания имели место во всех известных нам случаях крупных классовых столкновений
Начиная с древнейших времен как на Западе (Афины, Рим — см. Гракхи, Катилина, Спартак и т. д.), так и у нас (киевские и новгородские восстания, начиная с 11 века). Все крестьянские движения конца средних веков и периода переходного от феодализма к капитализму принимали форму вооруженных восстаний. Вооруженное восстание тем легче было начаться в те времена, что регулярных армий не существовало и преобладающим — а в более раннее время исключительным— типом оружия было холодное (копья, мечи, луки и т. д.), которое весьма легко изготовить кустарными средствами.
Притом же каждый гражданин в древнем мире, в средневековом городе (и у нас—в Киеве и Новгороде) был чем ни будь вооружен и умел владеть каким ни будь оружием. Перевес господствующих классов опирался на их лучшую индивидуальную выучку (рыцари) и на их лучшее оборонительное вооружение (латы): помимо этого, шансы были более или менее равны. С появлением огнестрельного оружия и регулярных армий дело стало меняться не в пользу народной массы. На Западе после великой крестьянской войны в Герчании (см.) 16 века крестьянские выступления не поднимаются уже до Вооруженного восстания. У нас две последние по времени крестьянские революции, восстания С. Рази-на и Е. Пугачева (см.), пали под ударами регулярных войск, —и после этого мы не имеем его вплоть до городского, рабочего движения 1905. Вооруженное восстание эпохи Великой французской революции также были городскими—крестьянская жакерия 1789—92 была спутником и последствием побед городской массы, и не подлежит сомнению, что, если бы правительству старого режима удалось в самом начале раздавить восстание парижан, оно легко справилось бы с крестьянами.
Теперь для Вооруженного восстания требовалась уже гораздо большая, чем в средние века, сознательность, гораздо большее напряжение революционного энтузиазма и кое-какая организация. Восстание 10 августа 1792, низвергнувшее королевскую власть во Франции, имело уже свой штаб, свой план действий, кое-какие организованные военные силы Стационарная гвардия рабочих районов, волонтеры и т. п.); с другой стороны, революционная энтузиазм масс заражал и правительственные войска, состав которых был социально однороден с восставшими: во время парижского восстания 14/VII 1789 французская гвардия побраталась с народом, и Людовик XVI мог опереться только на иностранных наемников.
Это явление было, конечно, тем возможнее, чем сознательнее и революционнее была восставшая масса
Перед которой на этом пути «заражения» действовавших против нее войск вставали в то же время все большие и большие трудности. Введение новых дальнобойных и скорострельных типов огнестрельного оружия физически затрудняло сближение массы и войска—дело решалось на очень большом расстоянии в очень короткое время; с другой стороны, новое оружие было почти монопольной собственностью именно правительства и изготовить его кустарными способами не было уже никакой возможности.
Все это очень облегчало соглашательским партиям их агитацию против Вооруженного восстания, которое одно время было объявлено (германскими с.-д.) даже совершенной бессмыслицей. Наделе сознательность и революционная энергия пролетариата оказались способными преодолеть все выросшие перед ним препятствия—после русских революций 1905 и 1917, а в особенности после германской 1918—1923, не могло быть никакого сомнения, что кульминационным моментом пролетарской революции во всех странах будет именно В. в., успех которого, как показывает русский опыт, вполне возможен даже и при современной воен. технике. Но пролетариат относится к Вооруженному восстанию несравненно более серьезно, чем легко бравшиеся за оружие городские и деревенские массы прошлых времен.
И пролетарские партии 19 века первые стали вырабатывать теорию Вооруженного восстания, ранее засматривавшегося как чисто «стихийное» действие. Впервые эта теория начала вырабатываться под впечатлением революционного опыта 1848—49, когда и Центральная Европа и, в особенности, Франция были театром ряда вооружен, восстаний, в Центральной Европе обычно не очень крупных, но во Франции достигавших грандиозных размеров (парижский июнь 1848).
В классической форме этот опыт подытожен Энгельсом в его работе «Революция и контрреволюция в Германии» (работа вышла в свое время с именем Маркса как автора, и писавшие до 1920, когда было установлено авторство Энгельса, приписывали приводимые ниже слова Марксу):
«Восстание—в такой же мере искусство, как война или другие искусства; оно подчиняется известным правилам, пренебрежение которыми ведет к гибели партии, виновной в их игнорировании.
Правила эти—логические выводы из сущности партий и условий, с которыми приходится иметь дело в том или ином случае — настолько ясны и просты, что даже короткий опыт 1848 года достаточно познакомил с ними немцев. Во-первых, никогда не следует играть восстанием, если нет возможности дать отпор всем последствиям игры. Восстание — это задача с крайне неопределенными величинами, значение которых может изменяться каждый день; на стороне боевых сил, против которых приходится сражаться, всецело стоят выгоды организации, дисциплины и традиционного авторитета; если нет возможности противопоставить им крупные силы, то восставших ожидают поражение и уничтожение. Во-вторых, раз восстание начато, необходимо действовать с величайшей решительностью и переходить в наступление.
Оборона— смерть всякого вооруженного восстания; оно потеряно, прежде чем померяется силой с врагом.
Нападай врасплох на врага, пока его полки рассеяны; ежедневно заботься о новых, хотя бы и мелких, успехах; удерживай за собой моральный перевес, который дало тебе первое успешное восстание; привлекай к себе те колеблющиеся элементы, которые всегда идут за сильнейшим толчком и примыкают к более надежной стороне; принуждай своих врагов к отступлению; короче, припоминая слова Дантона, величайшего из известных до сих пор мастеров революционной тактики: „de l’audace, de l’au-dace, encore de l’audace!» — Смелость, сме-лость и еще раз смелость!».
Основной мыслью Энгельса является его утверждение, что «раз восстание начато, необходимо действовать с величайшей решительностью и переходить в наступление. Оборона—смерть всякого вооруженного восстания».
Энгельс не единственный раз здесь высказывает эту мысль. Несколько выше он дает ей еще более общую форму: «В войне, и о с о б е н н о в р е в о л ю ц и о н -н о й в о й н е , быстрота действий, пока не будет достигнут решительный успех, является основным правилом; мы можем утверждать это независимо от чисто военных соображений». И в этой основной мысли с Энгельсом был совершенно солидарен Маркс. «Если они (парижские коммунары 1871) окажутся побежденными», писал он Кугельману 12 апреля 1871, «виной будет не что иное, как их „великодушие». Надо было сейчас же идти на Версаль, как только Вннуа, а вслед за ним и реакционная часть парижской национальной гвардии бежали из Парижа».
Что «оборона—смерть вооруженного восстания.», это была гениальная формулировка повстанческой стратегии
Оправданная всеми последующими случаями вооруженных выступлений народных масс, вплоть до германской революции 1918 и следующих годов. Первым и самым грандиозным примером была неудача Парижской Коммуны, предусмотренная, как мы сейчас видели, Марксом—и именно с точки зрения этой формулы—еще за 6 недель. В глазах соглашателей эта неудача жестоко компрометировала самую идею В. в. В самом деле, случай, казалось, был на редкость благоприятен для восставших. Они располагали 50-ю тысячами полу обученных бойцов, вооруженных приблизительно так же, как их противники—в первое время гораздо менее многочисленные; у них было несколько сот орудий, в том числе нарезных тяжелых орудий, не уступавших артиллерии версальцев; у них было большое количество боевых припасов; наконец, ими руководили опытные военные специалисты (Клюзере, Россель, Домбровский): и, тем не менее, в борьбе с регулярной армией правительства они потерпели полное поражение.
Не ясно ли, что вооруженном восстании, даже при самых благоприятных технических шансах, неизбежно обречено на неудачу?
Упускалось при этом из виду, что даже и в настоящей войне техника является подчиненным моментом по отношению к организации: ружье прусской пехоты в 1870 было хуже французского, что не помешало блестящим победам немцев; японская пуш-ка 1904 принадлежала к более устарелому типу, чем русская, что, однако, не спасло русских от Мукдена. Основными причинами неудачи Коммуны была неверная тактика, отмеченная Марксом, а также то, что правительству Коммуны не удалось выйти из того состояния хаоса, в котором неизбежно оказывается всякое революционное правительство на другой день своей победы, но который жизнеспособные революционные правительства преодолевают более или менее быстро; хаотичность же всей административной машины Коммуны вносила хаос и в военные действия, развивавшиеся, действительно, «стихийно», т. е. так, как военные действия развиваться ни в каком случае не должны.
Парижская Коммуна была таким образом примером не В. в. вообще, но В. в., поставленного в исключительно неблагоприятные условия со стороны руководства. Тем не менее, ее неудача в течение десятилетий помогала соглашателям дискредитировать В. в. как метод революционной борьбы, при чем под конец им удалось даже использовать на своей стороне авторитет Энгельса. Последний, совершенно правильно расценивая революционность германских рабочих 1890-х годов как очень невысокую, прекрасно понимая, что при невысокой революционности германского пролетариата В. в. в тогдашних условиях было бы выступлением не масс, а небольших кучек, было бы «путчем», который сорвал бы великолепно шедшую тогда в «легальных»—после отмены закона о социалистах—мирных условиях организационную работу социал-демократии, несомненно несколько переоценивая в то же время технический момент, дал в 1895 предисловие к новому изданию «Классовой борьбы во Франции» Маркса, с несколькими страницами, весьма скептически освещавшими шансы вооруженного восстания в данный момент.
При помощи небольшой купюры соглашателям, явившимся душе -прикащиками умершего в этом же году Энгельса, удалось даже сделать последнего чуть не принципиальным противником В. в., гениальную стратегию которого он набросал за сорок лет перед тем. Именно, они вычеркнули заключительные слова Энгельса, резюмировавшие его скептическую характеристику В. в.: «Значит ли это, что в будущем уличная борьба не будет уже играть никакой роли? Нисколько.
Это значит только, что условия с 1848 года стали более неблагоприятными для гражданских инсургентов, более благоприятными для армии.
Всякая будущая уличная борьба может таким образом победить только в том случае, если этот минус ситуации будет компенсирован другими моментами. Она будет иметь место реже в первой фазе социальной революции, чем в дальнейшем ходе ее, и должна будет вестись при помощи более значительных сил. Но последние предпочтут тогда, как и во время всей Великой французской революции или 4 сентября и 31 октября в Париже, открытое наступление пассивной баррикадной тактике».
Между тем, именно в это время вопрос о В. в. встал перед одной из величайших европейских стран, вступившей на путь капиталистического развития позднее других и не пережившей еще своей буржуазной революции. Вооруженных выступлений народных масс Р о с с и я не знала со времен пугачевщины, т. е. с последней «крестьянской войны», употребляя западную терминологию. Выступление декабристов (см.) было задумано по типу «пронунциамиенто» (см. выше) и предполагало действия частей регулярной армии в их обычном строе и порядке, под предводительством их обычного командного состава, перешедшего на сторону революции.
Единственное исключение составляла немногочисленная и политически мало влиятельная группа «Соединенных славян» (см.), стремившаяся вызвать сознательное солдатское движение, —ее участие придало несколько своеобразный характер восстанию Черниговского полка; но во всей истории бунта декабристов это был лишь эпизод. Первый призыв к вооружен, восстанию массы услыхали бы только от Чернышевского (см.), если бы его прокламация «Барским крестьянам» (1861) не была перехвачена полицией и дошла по назначению. Чернышевский писал там: «А еще вот о чем, братцы, солдат просите, чтобы они вас учили, как в военном деле порядок держать. Муштровки большой вам не надо, чтобы там в ногу идти по солдатски да носок вытягивать,— без этого обойтись можно, а тому надо учиться вам, чтобы плечом к плечу плотнее держаться, да команды слушаться, да пустого страха не бояться, а мужество иметь во всяком деле да рассудок спокойный, значит, хладнокровие.
Что вам надо узнать, что покуда вперед прешь да плотно держишься, да команды слушаешься, — тут мало вреда терпишь; только тогда и опасность большая бывает, когда дрогнешь, да мяться начнешь, да еще коли побежишь назад, — ну, тут уже плохо дело. А покуда вперед идешь, мало тебе пушка вреда делает. Ведь из сотни то ядер, разве одно в человека попадет, а другие все мимо летят. И о пулях то же надо сказать. Тут грому много, а вреда мало. —А кроме того, ружьями запасайтесь, кто может, да всяким оружием». Четкость постановки Чернышевского свидетельствует, насколько велик был революционный подъем начала 1860-х годов и насколько правильно Ленин приводил эту эпоху как один из образчиков «революционной ситуации».
Но пример Чернышевского нашел последователей лишь через несколько десятков лет—поскольку и военная организация народовольцев была ближе к типу «пронунциаменто» (народовольческая пропаганда велась исключительно среди офицерства). Двадцать лет спустя мы имели уже, говоря словами Ленина, «массовые движения, связанные с наглядно выступающим перед всеми ростом политического сознания и революционной активности рабочего класса»— движения, которые «заслуживали название действительно революционных актов» и способны были «внушить действительное ободрение тем, кто борется за русскую революцию» (из статьи в «Искре» 1/XII 1902 — «Новые события и старые вопросы», — написанной по поводу Ростовской стачки).
И как только показались на горизонте такие движения, Ленин сейчас же ставит вопрос о Вооруженном восстании. Тотчас после Обуховского расстрела (7/V 1901) он писал: «В последнее время много говорили о том, что уличная борьба против современного войска невозможна и безнадежна; особенно настаивали на этом те „критические» умники, которые выдавали старый хлам буржуазной учености за новые выводы беспристрастной науки, извращая при этом слова Энгельса, говорившего, и притом с оговорками, только о временной тактике немецких социал-демократов.
Мы видим даже на примере отдельной схватки, что все эти толки совершенно вздорны.
Уличная борьба возможна, безнадежно не положение борцов, а положение правительства, если ему придется иметь дело с населением не одного только завода. Рабочие при схватке 7-го мая не имели ничего, кроме камней, —и уж, конечно, не запрещение же градоначальника помешает им в следующий раз запастись другим оружием. Рабочие были неподготовлены, и их было только З1/» тысячи, и тем не менее они отбивали несколько сотен конной стражи, жандармерии, городовых и пехоты. Вспомните, легко ли удался полиции штурм одного дома номер 63 по Шлиссельбургскому тракту! Подумайте, легко ли будет „ очистить от рабочих » не два три двора и дома, а целые рабочие кварталы Петербурга!» (статья «Новое побоище», «Искра», июнь, 1901).
Нужна была огромная проницательность и огромная вера в революцию, чтобы написать эти слова тотчас же после того, как величайший после Маркса авторитет марксизма высказался при помощи купюр соглашателей против вооруженного восстания, —и стоит отметить, как Ленин сразу схватил тесную связь высказываний Энгельса с непосредственно окружавшей последнего германской обстановкой. В России обстановка была совершенно иная, и Ленин сейчас же ставит вопрос практически. В «Что делать?» (1902) мы читаем: «Основным содержанием деятельности нашей партийной организации, фокусом этой деятельности должна быть такая работа, которая и возможна и нужна как в период самого сильного взрыва, так и в период полнейшего затишья, именно: работа политической агитации, объединенной по всей России, освещающей все стороны жизни и направленной в самые широкие массы.
А эта работа немыслима в современной России без общерусской, очень часто выходящей, газеты.
Организация, складывающаяся сама собою вокруг этой газеты, организация ее сотрудников ( в широком смысле слова, т . е . всех трудящихся над ней) будет именно готова на все, начиная от спасения чести, престижа и преемственности партии в момент наибольшего революционного „угнетения» и кончая подготовкой, назначением и проведением всенародного вооруженного восстания». А меньше, чем год спустя в подборе, тем для докладов на II Съезде мы встречаем такие рубрики: «Попытки организации вообще? Отпоры в частности? Вооружение? Взгляды на этот счет рабочих и практиков вообще?» … «Связи в военной среде? Роль интеллигентов и рабочих с.-д., отбывавших воинскую повинность? Связи среди офицеров и нижних чинов?
Чем поддерживаются и утилизируются эти связи? Значение этих связей в агитационном, пропагандистском, организационном и других отношениях? —Поэтому и предыдущим вопросам желательны особенно подробные данные, в виду новизны вопроса и необходимости обобщить и связать многие разрозненные шаги». Но если в 1902—1903 был «ясно выдвинут уже лозунг подготовки восстания», то не было «еще прямого призыва к восстанию», не было «признания, что движение „уясе привело» к его необходимости, что необходимо тотчас вооружиться, организоваться в боевые группы и т. д.» (из статьи «Революция учит», июль, 1905).
Этот переход от подготовки восстания к самому восстанию наметился 9 января 1905, когда мирная, сознательно невооруженная рабочая демонстрация (было решено оружия не брать) к вечеру, после расстрела, начала стихийно переливаться в вооруженном восстании (баррикады на Васильевском острове, нападения на военных и полицейских и т. д.). 18/1 Ленин заканчивает статью возгласом: «Да здравствует восставший пролетариат!» «Вооружение народа становится одной из ближайших задач революционного момента», писал он в этой статье. «Как бы ни кончилось теперешнее восстание в самом Петербурге, во всяком случае оно неизбежно и неминуемо станет первою ступенью к еще более широкому, более сознательному, более подготовленному восстанию».
И если в программе II Съезда стояли только, между прочим, как отдельные вопросы меры подготовки В. в., то III Съезд должен был на первом месте заняться «вопросом о методах непосредственной политической борьбы. Здесь, на наш взгляд, первое место занимают вопросы: о планомерной организации всеобщих политических стачек, о способах вооружения масс, о способах организации вооруженного восстания, о способах воздействия на армию, о границах революционных действий, поскольку они затрагивают не только наших прямых врагов, но и другие классы общества (например, насколько допустимо в больших городах разрушение водопроводов, закрытие лавок, торгующих необходимыми припасами)».
В отчаянном сопротивлении меньшевиков созыву III Съезда (на который они и не пошли) было не без учета именно этой его задачи.
Полярную противоположность точек зрения в двух словах обрисовал Ленин в своей речи на съезде. «В предисловии к брошюре Рабочего тов. Аксельрод говорит, что дело может идти лишь о восстании „одичалых масс народа». Жизнь показала, что дело идет не о восстании „одичалых масс», а о восстании сознательной массы, способной к организован-ной борьбе. Вся история последнего года показала, что мы недооценивали значение и неизбежность восстания».
Съезд (май 1905) в своей резолюции констатировал, что движение «уже привело к необходимости вооруженном восстании». Меньшевистская конференция, заседавшая одновременно, не могла отрицать, что дело идет к восстанию—но продолжала ограничиваться «подготовкой», т. е. «года на три отстала от революционного развития». Для социал-демократов, и не только большевиков, военная подготовка стала одной из партийных обязанностей. В июне 1905 Ленин писал: «Ни один социал-демократ, знакомый хоть сколько-нибудь с историей, учившийся у великого знатока этого дела, Энгельса, не сомневался никогда в громадном значении военных знаний,, в громадной важности военной техники и военной организации, как орудия, которым пользуются массы народа и классы народа для решения великих исторических столкновений.
Социал-демократия никогда не спускалась до игры в военные заговоры, она никогда не выдвигала на первый план военных вопросов, пока не было налицо условий начавшейся гражданской войны. Но теперь все социал-демократы выдвинули военные вопросы, если не на первое, то на одно из первых мест, поставили на очередь изучение их и ознакомление с ними народных масс. Революционная армия должна практически применить военные знания и военные орудия для решения всей дальнейшей судьбы русского народа, для решения первого, насущнейшего вопроса, вопроса о свободе» (ст. «Революционная армия и революционное правительство»).
Но эту обязанность, «увлечения» которой боялись меньшевики, члены партии исполняли скорее плохо, чем хорошо.
В «Двух тактиках» (лето 1905) Ленина мы читаем: «Факт тот, что не только не увлекаются у нас чересчур задачами восстания, обще-политическими лозунгами, делом руковод-ства всей народной революции, а, наоборот, отсталость именно в этом отношении бьет в глаза, составляет самое больное место, представляет реальную опасность движения, которое может выродиться и кое-где вырождается из революционного на деле в революционное на словах. Из многих и многих сотен организаций, групп и кружков, выполняющих работу партии, вы не найдете ни одного, в котором с самого его возникновения не велась бы та повседневная работа, о которой с видом людей, открывших новые истины, повествуют мудрецы из новой „Искры». И, наоборот, вы найдете ничтожный процент групп и кружков, со-знавших задачи вооруженного восстания, приступивших к выполнению их, давших себе отчет в необходимости руководить всей народной революцией против царизма, в необходимости выдвигать для этого такие именно, а не другие передовые лозунги». Что именно практически делалось для подготовки восстания? Этот вопрос не мог быть выяснен в свое время, ибо подготовка, естественным образом, шла под покровом строжайшей конспирации. Теперь собраны и напечатаны кое-какие документы и вос-поминания, освещающие эту работу. В общем, опубликованные материалы подтверждают характеристику Ленина.
В Петербурге (Ленинграде) и Финляндии были организованы, недурно впоследствии работавшие, лаборатории для изготовления взрывчатых веществ и бомб, за границей производились закупки больших партий новейшего скорострельного оружия (преимущественно полуавтоматических пистолетов и карабинов), но все это безнадежно отставало от хода массового движения. Представитель МК явился в Бельгию закупать оружие только в октябре 1905 — т. е. когда массовое движение почти достигло уже своего апогея; бомбы петербургской лаборатории были готовы к концу декабрьского (1905) восстания в Москве—и так до места и не доехали. Главная работа была развита уже после разгрома декабрьского восстания, в 1906. Фактически вооруженное восстание 1905 прошло без подготовки и всюду являлось импровизацией — не в политическом отношении, ибо лозунг развивался на каждом революционном митинге, а в техническом и организационном.
Эта неподготовленность особенно ярко отразилась в двух характерных чертах В. в. 1905.
Во-первых, не удалось установить связи между движением в армии и рабочим движением. В армии и флоте Николая II, под влиянием неудач японской войны, происходило глухое брожение, усиливавшееся с каждой неудачей и после Цусимы (май 1905) вылившееся в форму открытого восстания в Черноморском флоте («Потемкин», см.).
Помимо этого, солдатской массе передавались, конечно, и революционные настроения рабочих, а в особенности крестьян. В целом ряде воинских частей существовали революционные организации. Но как правило, по крайней мере, до декабря 1905, они были очень слабо связаны с организациями общепартийными. Последние плохо знали вонную среду и рассматривали то, что в ней происходит, как что-то совершенно самостоятельное, выдающееся особыми специалистами, «военными организаторами», на которых не военные организаторы смотрели не без иронии.
Из-за этой неувязки остался неиспользованным ряд ценнейших в революционном отношении моментов—начиная с того, что под Одессой в июне 1905 стояли два восставших против правительства броненосца (а каждый броненосец по силе приравнивался к пехотной дивизии на суше), в Одессе происходило рабочее движение, перераставшее уже в восстание, присоединение к этому восстанию броненосцев отдало бы город в руки революции, но никакой связи установлено не было, один из броненосцев сдался, другой ушел, перепуганное в первую минуту до обморока начальство пришло в себя и без труда разгромило почти безоружных рабочих,—и кончая тем, что в Москве в декабре В. в. началось ровно через три дня после того, как было подавлено восстание московского гарнизона, где рабочие не приняли никакого участия.
Между тем, через солдат восставшие московские рабочие могли бы получить большое количество боевого оружия, винтовок и даже пулеметов—и не были бы вынуждены идти на баррикады (о технике баррикадной борьбы 1905 см. Баррикада, т. IV, ст. 772) с карманными револьверами устаревших образцов. Во вторых, нигде не была выполнена основная директива Энгельса, что вооруженном восстании живет только наступлением и что оборона для него равносильна гибели. Все вооруженные восстания 1905 носили оборонительный характер. Инициатива всегда оказывалась в руках старого начальства, которое, после первого испуга, обыкновенно очень удачно этим и пользовалось. Это обстоятельство не было, конечно, случайностью—оно было тесно связано с тем запаздыванием в деле вооружения масс и с тем отсутствием хороших военных связей, о которых говорилось выше.
Как правило революционные организации 1905 не могли выдвинуть ни одного военного предводителя, который мог бы идти в какое-нибудь сравнение хотя бы с Клюзере или Домбровским Парижской Коммуны. «Дружины» 1905 послужили своего рода приготовительным классом для будущих предводителей Красной армии 1918—20 (М. В. Фрунзе, например), но людей с законченным военным образованием революционные организации тех дней в своей среде не имели. Этим объясняется появление во главе В. в. иногда совершенно случайных людей, в роде взявшего на себя команду над восставшим в ноябре 1905 вторично и в далеко больших размерах, чем в июне, Черноморским флотом лейтенанта Шмидта—наивного мечтателя, надеявшегося провести революцию без пролития крови, что имело последствием грандиозное кровопролитие среди восставших, учиненное державшимся совсем иных взглядов начальством.
Неудача восстаний 1905 имела роковое значение для первой рус. революции, вполне оправдав этим мнение тех, кто, подобно Ленину, видел в вооружен. восстании высшую и наиболее действительную форму революционной борьбы. После разгрома московских баррикад в декабре правительство Николая II решительно переходит от обороны к нападению. Весь соглашательский фронт, от Милюкова до Плеханова, тотчас же сделал из этого вывод, что В. в. более невозможно, ненужно, устарело,-—что «не нужно было браться за оружие» (слова Плеханова). Меньшевики теперь не хотели уже и «готовиться», и предложенная ими на IV (Стокгольмском, так наз. «объединительном») Съезде резолюция правильно была охарактеризована одним из большевистских делегатов, как резолюция «о невооруженном восстании», а Ленин назвал ее «отречением от декабрьского восстания».
Плеханов—воображая, что он следует Энгельсу — доказывал, что, пока армия не перешла на сторону народа, не может быть речи об успешном вооруженном восстании. Вооружение рабочих по этой теории следовало заменить пропагандой в войсках. Ленину не трудно было показать (в статье «Уроки московского восстания», август 1906), что переход армии на сторону народа только и возможен в процессе вооруженном восстании. «Разумеется, если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда не может быть и речи о серьезной борьбе. Разумеется, работа в войске необходима. Но нельзя представлять себе этот переход войска в виде какого-то простого, единичного акта, являющегося результатом убеждения с одной стороны и сознания с другой.
Московское восстание наглядно показывает нам шаблонность и мертвенность такого взгляда.
На деле неизбежное, при всяком истинно-народном движении, колебание войска приводит при обострении революционной борьбы к настоящей борьбе за войско. Московское восстание показывает нам именно самую отчаянную, самую бешеную борьбу реакции и революции за войско». Устами Череванина меньшевики на IV Съезде старались доказать, что восставшие были разбиты, и притом очень легко, правительственными войсками, —что вооруженном восстании в современной обстановке заранее, в силу объективных условий, обречено на гибель.
Что вооруженные силы восставшего пролетариата (крестьянство, как таковое, в противоположность временам Разинщины и Пугачевщины, в 1905 в вооруженной борьбе с правительственными войсками почти не приняло участия: крестьянские вооруженные восстания 1905, как позже 1917, это солдатские восстания) были несоизмеримы с силами его противника в такой мере, как это не было не только в 1871, но и в 1848 во Франции, это несомненно— меньшевикам и распространявшимся ими настроениям принадлежит здесь львиная доля заслуги; но чтобы вооруженном восстании было заранее осуждено на гибель объективными условиями даже и при таких силах пролетариата, это совершенно неверно. Фактически, войска не могли справиться даже с плохо вооруженными рабочими дружинами, не пустив в ход «последнего средства царей»— пушек. «Реакции некуда идти дальше артиллерийского расстрела баррикад, домов и уличной толпы. Революции есть еще куда идти дальше московских дружинников», писал Ленин в той же статье. В настоящее время опубликована секретная переписка, которая велась между высшими представителями царского правительства, в центре и на местах, по поводу В. в. 1905.
Переписка эта свидетельствует, до каких размеров доходила паника среди противников революции и какие крупные шансы имело В. в., если бы оно велось с надлежащей энергией и было сколько-нибудь подготовлено. Для Витте, тогда премьера, уже в ноябре 1905 было ясно, что центр революционного движения «находится в Москве», и он был убежден, что в случае восстания «тамошними войсками не справиться». Московский генерал-губернатор Дубасов со своей стороны свидетельствовал, что без помощи извне (которая при сколько-нибудь дружном действии питерских боевиков, железнодорожников и т. д. не могла бы быть им получена) он еле-еле мог бы удержать центр города.
Еще 13 декабря ст. ст., за два дня до прекращения баррикадной борьбы во всем городе, кроме Пресни, Дубасов грозил, что без подкреплений «положение сделается тяжелым».
А 23-го, давая ретроспективный обзор событий, он писал: «до прихода Семеновского и Ладожского полков гарнизон располагал для активных действий лишь 1.350 штыков, и этою силою можно было удерживать только положение, занятое в центре города, оставляя все станции железных дорог и все окраины города открытыми. Эти станции и эти окраины были заняты благодаря прибытию новых 1.200 штыков, и благодаря этому же прибытию сопротивление мятежников было сломлено, а все главные скопища их отброшены за пределы столицы». И даже после своей полной победы Дубасов с явным почтением говорит об «отступлении мятежнической армии» (!). А положение в начале севастопольского (ноябрьского) восстания «усмирявший» его Меллер-Закомельский изображает так: «В открытом мятеже находились все команды, бывшие на берегу, и значительная часть нижних чинов 49-го пехотного Брестского полка.
В состоянии пассивном и ненадежном находились все команды флота, крепостная артиллерия, в особенности 1-й батальон, 49-й пехотный запасный батальон и крепостная саперная рота… Сведения, полученные к вечеру 13-го от вице-адмирала Чухнина, оказались противоположными первоначально сообщенным: все команды, за исключением некрых мелких судов, признавались ненадежными, команда „Пантелеймона»—готовою пристать к мятежникам, команда же крейсера „Очаков», поднявшего красный флаг,—перешедшей к открытому мятежу. — В виду вышеизложенного и того обстоятельства, что мятежники, сосредоточившись в районе казарм флотских экипажей и порта, держали себя довольно пассивно, я решил выжидать прибытия войск, вытребованных мною и высланных мне распоряжением командующего войсками округа.
Вместе с тем, так как вице-адмирал Чухнин не ручался за благонадежность судовых команд, мною предложено было ему лишить суда флота возможности действовать из орудий (вынуть и свезти на берег ударники, бойки и проч.), выйти с ними в плавание, а „Очаков», в крайнем случае, пустить ко дну минами». Здесь особенно ярко бросается в глаза, какое огромное значение имела потеря времени, созданная общей неорганизованностью движения и пацифизмом В Тмидта. Для предупреждения повторения в Черноморском флоте таких событий Меллер-Закомельский не видел другого средства, как… расформировать этот флот. Витте, со своей стороны, демонстрировал свою полную растерянность проектом создания для борьбы с вооруженном восстании особого «ополчения», которое могло бы возместить отсутствие достаточно мощной и достаточно надежной регулярной армии.
Но массовый материал для этой «белой гвардии» 1905 можно было найти только среди зажиточного крестьянства: помещики, на рассмотрение которых попал проект Витте, сразу поняли, что это палка о двух концах, и провалили проект, оставшийся памятником предельного отчаяния царского правительства зимою 1905—06. Ленин имел, так. обр., все основания не быть разочарованным и обескураженным опытом В. в. 1905. Маркс, объясняя Кугельману необходимость выступления коммунаров, каковы бы ни были шансы, писал, что версальцы «поставили перед парижанами альтернативу: либо принять вызов к борьбе, либо сдаться без борьбы.
Деморализация рабочего класса в последнем случае была бы гораздо большим несчастием, чем гибель какого угодно числа „вожаков»» (письмо 17 апреля 1871).
Без вооруженных восстаний декабря 1905 было бы вообще спорно— можно ли говорить о русской революции , или же было просто «движение». Не даром меньшевики и кадеты так старались доказать, что в Москве в декабре 1905 никакого массового выступления не было. Суть была именно в том, что рабочие выступили с оружием в руках против царизма. Это было первое в русской истории выступление масс в этом направлении—пугачевские крестьяне восставали не против царя, а от имени царя против помещиков. Начало нового рабочего движения, в 1912, неизбежно вновь ставило, таким образом, вопрос о В. в. «Опыт 1905 года создал глубокую и великую традицию массовых стачек»,— писал Ленин в июне 1912. «И не на-до забывать, к чему приводят эти стачки в России.
Массовые упорные стачки неразрывно связаны у нас с вооруженным восстанием». «Революция 1905 года кончилась поражением вовсе не потому, что она зашла „слишком далеко», что декабрьское восстание было „искусственно», как думают ренегаты из либералов, и т. п. Наоборот, причина поражения—та, что восстание зашло недостаточно далеко, что сознание его необходимости было недостаточно широко распространено и твердо усвоено в революционных классах, что восстание не было дружным, решительным, организованным, единовременным, наступательным». И дальше Ленин приводит ряд симптомов, указывающих на нарастание новой волны В. в. «Без низвержения пролетарски-крестьянским восстанием царской монархии не бывать в России победоносной революции» (ст. «Революционный подъем»).
Начало империалистской войны, летом 1914, оборвало подъем новой революционной волны
Как раз к этому времени, особенно в Петербурге, поднявшейся до высоты, напоминавшей 1905. Но война сама по себе оказалась колоссальным ускорителем революции. 1917 показал еще одну сторону В. в. 1905 г.—значение их как «генеральной репетиции» будущего свержения самодержавия. Мобилизовав 18 миллионов человек, царизм, помимо своей воли и сознания, слил армию с народом. Благодаря этому, Февральская революция прошла по «плехановскому» рецепту: победа была одержана, вследствие перехода на сторону восстания солдатских масс, раньше, чем развернулись серьезные уличные бои. Но июль 1917 показал, насколько «плехановская» база является ненадежной: провокаторским путем сбив с толку несколько полков питерского гарнизона, контрреволюционное правительство Керенского без труда разгромило рабочие массы, неорганизованные и не готовые к бою.
Вопрос о подготовке стал острее, чем он стоял когда бы то ни было. Ленин начинает с исключит, настойчивостью напоминать слова Энгельса (Ленин, как и все, приписывал их тогда Марксу): «восстание есть искусство». Попутно он дает в основной из своих статей на эту тему, не менее, чем у Энгельса, классическую характеристику условий «успешности» вооружен. восстания. «Восстание, чтобы быть успешным, должно опираться не на заговор, не на партию, а на передовой класс. Это, во-первых. Восстание должно опираться на революционный подъем народа. Это во-вторых. Восстание должно опираться на такой переломный п у н к т в истории нарастающей революции, когда активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых, половинчатых нерешительных друзей революции.
Это, в-третьих. Вот этими тремя условиями постановки вопроса о восстании и отличается марксизм от бланкизма.
— Но раз есть налицо эти условия, то отказаться от отношения к восстанию, как к искусству, значит изменить марксизму и изменить революции» («Марксизм и восстание»), В. в. октября 1917 представляет собою почти за-конченную антитезу неудачного В. в. 1905. Нет ни малейшего разрыва между военным и рабочим движением: восставшие солдаты идут под руководством рабочих к одной цели и действуют по одному с ними плану.
Инициатива все время в руках восставших, они все время наступают самым энергическим образом—выбрав момент для наступления необыкновенно удачно, когда у противника нет вовсе (Питер) или почти нет (Москва) сил, которые он мог бы противопоставить восстанию. А подвоз сил к противнику извне исключен тем, что железные дороги (несмотря на неполную, как и в 1905, надежность их персонала) фактически под контролем революцион. войск и властей. Наконец, предварительно широко развитая агитация на фронте лишает контрреволюционеров и моральной возможности вербовать себе там сторонников, а почти единовременное выступление большевиков по всей стране (в 1905 выступления носили крайне разрозненный и несогласованный характер) не позволяет правительству Керенского сосредоточить свои силы. В. в. октября 1917 могло служить почти классическим образцом успешного вооруженном восстании, проведенного по всем правилам революционной стратегии.
Если что нарушало четкость этой картины, то именно отзвуки 1905. Не все восприняли его уроки так, как Ленин. У многих неудача способствовала развитию чрезмерной осторожности—и уже в феврале 1917 в Питере наблюдались случаи, когда рабочим мешали вооружаться, так как де агитация в войсках скорее и лучше достигнет цели, чем выступление рабочих дружин. Эта «плехановская» тактика тогда имела успех главным образом потому, что гарнизон Питера состоял или из молодежи, только что отор-ванной от народной массы и не успевшей проникнуться духом казарменной дисциплины, или из эвакуированных с фронта полуинвалидов, которые ненавидели войну и самодержавие больше, нежели кто бы то ни было. В Октябре та же черта проявилась в другой форме.
Каждая частичная неудача напоминала о декабре 1905. Энергия наступления сейчас же падала, а так как рядом и теперь были меньшевики (под разными наименованиями — «интернационалистов», «беспартийных» и т. п.), то сейчас же начинались попытки «прекратить кровопролитие», «столковаться»—словом, капитулировать. Так было в Москве после того, как юнкерам Керенского, из-за оплошности восставших, удалось захватить Кремль. Выводили из тупика, вопервых, и прежде всего, боевая энергия масс, уровень революционной сознательности которых был теперь неизмеримо выше 1905, а во-вторых, слабость противника, который, даже одержав реальный успех, не мог его развивать дальше.
Но если у нас в 1917 это вмешательство элементов, по существу антиповстанческих, лишь слегка портило дело, не будучи в состоянии не только погубить его, но даже нанести ему сколько-нибудь существенный вред, в Германии 1919 те же условия, выросши до гигантских размеров, нанесли смертельный удар вооруженному восстапию. В первую минуту спартаковского восстания 5/1 1919 правительство Эберта-Шейдемана находилось в положении, еще более отчаянном, чем Дубасов в Москве в декабре 1905. У него почти совсем не было вооруженной силы, ибо полки берлинского гарнизона нейтрализовались (подобно большей части питерского гарнизона 25 окт. 1917), а рабочие массы и образованная ими своего рода красная гвардия были на стороне спартаковцев; организованная последними демонстрация против правительства привлекла огромное количество народа по признанию даже сторонников Эберта.
Правительство настолько перетрусило, что не реши-лось оставаться в здании рейхсканцлерства, которое с минуты на минуту могли захватить спартакисты, и искало убежища в доме одного «единомышленника», каковым, странным образом, оказался один берлинский капиталист. Спартаковцы без труда заняли важнейшие пункты города—в том числе редакцию «Форвертса»,к-рая одновременно была место-пребыванием ЦК германской с.-д-тии (т. е. партии Шейдемана), \ правление ж. д. (откуда регулировалось ж.-д. движение всей Гер-мании) и Гознак, т. е. кошелек правительства.
Но вместо того, чтобы развивать дальше эти успехи, захватить членов правительства, разогнать и обезоружить оставшиеся еще в их руках небольшие военные части (что было очень легко, ибо в эту минуту решительный военный перевес был на стороне спартаковцев), вожди революции поддались уго-ворам их «друзей справа», «независимых», и начали переговоры с правительством, которое фактически было уже низвергнуто. Правительство потребовало восстановления «свободы печати», т. е. очищения здания «Форвертса», имевшего к свободе печати примерно такое Hie отношение, как соборы московского Кремля к свободе совести. Но,_ ведя эти пустопорожние разговоры со спартаковцами, которые приостановили военные действия, само правительство Эберта-Шейдемана действовало.
Оно обратилось к державшемуся до сих пор в стороне монархическому офицерству и нашло в его среде опытных военных руководителей: они дали совет назначенному главным усмирителем Носке перенести организацион. центр подальше от рабочего Берлина (в Далем) и воздействовали своими уговорами на некоторые стоявшие в Берлине гвардейские полки, которые, видя перед собою неподвижность и пассивность спартаковцев, с одной стороны, знакомое начальство, с другой, вышли из состояния нейтралитета и, не стесняясь ведущимися переговорами, отняли у спартаковцев Гознак и Управление железных дорог. Тем временем Носке стал получать подкрепления с фронта, далеко не столь распропагандированного спартаковцами, как русский фронт был распропагандирован большевиками.
Закончив концентрацию, Носке оказался значительно сильнее противника и 10 января нанес ему решительный удар, взяв обратно здание «Форвертса».
После этого «восстановления свободы печати» правительство уже никаких переговоров не вело, и начались расстрелы, произошло убийство Либкнехта и Розы Люксембург. Лишний раз на опыте было проверено правило Энгельса, что В. в. живет только энергическим наступлением—и лишний раз было установлено, какой громадный вред могут нанести революции «социалисты» нереволюционного типа в критическую минуту. Ок-тябрь 1917 в Петрограде и январь 1919 в Берлине два классические образчика того, как надо делать вооруженном восстании и как его делать не надо.